Я гетеросексуальна; непосредственно меня это решение Верховного Суда никак не коснется. Тем не менее, за ним легко могут последовать преследования других уязвимых групп: женщин, ВИЧ-просветителей, сотрудников НКО, журналистов.
В этой статье представлены рассказы людей, которым приходится скрывать себя настоящих. Теперь, получается, они формально находятся вне закона. Я постаралась узнать, как они переживают обрушившиеся на них репрессии, и поговорить — о возможной эмиграции, о том, как они справляются с трудными периодами в своей жизни, как преодолевают кризисы. Мне кажется, это полезное знание.
С Анной мы познакомились на кинопросмотре. После сеанса она рассказала, что у нее на запястье есть радужная татуировка. Летом это тату увидели какие-то подростки — и рассказали про него своим родителям. А те, в свою очередь, решили во что бы то ни стало сделать так, чтобы Анна съехала со своей съемной квартиры. Они надавили на хозяйку — и та выселила девушку, опасаясь проблем. Еще тогда меня поразило, как подобные вещи могут случиться даже с человеком, который просто был самим собой.
Анна живет с девушкой, называет ее своей партнеркой. На мой вопрос, как они отреагировали на иск Минюста и последующие решение Верховного Суда, она ответила:
— Да, для нас с партнеркой это был удар. Мы несколько дней пребывали в апатии, пришлось обратиться к психологу. У нас всех непонимание: за что? Почему люди такие жестокие? Мы ведь просто хотим любить и быть любимыми. Мы тоже люди. Мало того, что мы были невидимками, — теперь и вовсе стали вне закона. Почему родина так с нами обходится? Мы ведь не делаем ничего плохого для страны. Мы работаем в айти-отделе большого медицинского концерна, приносим пользу обществу, платим в месяц подоходный налог, которого хватило бы на шестью-семь пенсий для пожилых людей! Мы оскорблены. Теперь мы боимся выходить из дома, ведь случайные действия (например, если мы возьмемся за руки) могут быть расценены как преступление.
Я не хочу сводить свое радужное тату — наоборот, я горда, что могу демонстрировать принадлежность к ЛГБТ таким образом, хоть иногда татуировку и не видно под рукавом. Тем не менее, летом это может стать проблемой. Я очень боюсь. Мама и папа сказали постепенно продавать свои вещи и имущество, собрать тревожный чемоданчик. Они говорят о необходимости эмиграции. Брат у меня неэмоциональный ватник, — но даже он пришел и просто обнял нас, потому что понимает, что сейчас нам необходима поддержка.
— Собираетесь ли вы оставаться в России?
— Нет. Мы скоро определенно покинем страну, как бы прискорбно это ни было осознавать. Мы не хотим уезжать, мы бежим. Говорят, бежим как крысы, но забывают, что крысы бегут только с тонущего корабля.
На данный момент мы мониторим иммиграционные законодательства других стран, чтобы выбрать место с несложной легализацией (пока в нашем списке лидируют Португалия, Испания и Черногория).
— Что насчет прогнозов? Как думаете, что ждет ЛГБТК+ сообщество в России в ближайшие годы?
— Мне сейчас сложно об этом говорить. Это как предлагать спрогнозировать выживаемость курицы у дверей KFC. Либо будут отлавливать и сажать, либо будут прибегать к насильственному психиатрическому «исправлению». Мы не готовы этого дожидаться.
Вторая история не менее трагична. Она принадлежит парню, который представился Дмитрием. «Спасибо, что вы освещаете эту проблему и даете нам выговориться! Сейчас очень не хватает этого права голоса», — заметил он в начале нашей беседы. Привожу его рассказ целиком.
«Именно иск [Минюста — прим. ред.] стал неожиданностью. Более того, он нас в каком-то смысле добил. Его подали сразу после того, как посадили Сашу Скочиленко, более того, — в день памяти погибших от трансфобии. Это было каким-то просто последним ударом. Особенно потому, что мы все понимали: вероятность того, что иск удовлетворят, очень высока. У меня была не то что надежда, но понимание, что это абсурд и сюр. Непонятно, как можно признать экстремистской организацию, которой нет. А когда она все же появилась юридически (ее создали активист:ки, чтобы выступить в качестве заинтересованных лиц), представителей просто не допустили до суда. В общем, это даже не шок и удивление, а большая боль.
Как это изменит мою жизнь, я пока не знаю. Пока что я в состоянии ужаса и много плачу. В первый день после суда я писал в «Службу поддержки»; мне казалось, все это просто невыносимо. Я уже архивировал посты, за которые меня можно было бы привлечь, хотя знаю, что решение вступит в силу в январе. Что делать дальше — я не знаю. Решение уже изменило жизнь многих организаций, к которым обратилось за помощью рекордное количество ЛГБТК+ персон.
Мама сказала на всякий случай собрать тревожную сумку, а также податься на визу и начать собирать кейс. Другие родственники никак не реагировали, но мы с ними и так не особенно близки. С друзьями и подругами стараемся сейчас максимально друг друга поддерживать.
Я хочу максимально долго оставаться в России. Это моя позиция. Я уверен, что как активист я смогу помочь большему количеству людей, оставаясь в этом контексте. Но понимаю, что, возможно, придется экстренно выезжать.
Думаю, нас ждут очень высокие показатели по депрессии и суицидам. По миграции, конечно, тоже. Наверное, карательной станет теперь не только судебная, но и психиатрическая система. Боюсь, что будет как с диссидентами в СССР. И еще думаю, что это решение коснется и гетеросообщества: на ЛГБТК+ людях репрессивная машина не остановится».
