Автор: Надежда Михайлина
Команда против пыток выпустила новую книгу под названием «Анатомия распада». Эта работа посвящена тому, как за последние 30 лет права человека потеряли ценность для российского государства. Сегодня мы публикуем интервью с одним из тех, благодаря кому увидела свет «Анатомия» и были зафиксированы описанные в ней факты и процессы: Сергеем Бабинцом, руководителем Команды. Корреспондентка SOTAvision узнала у Сергея, что читатель сможет найти в «Анатомии», как постараться предотвратить пытки в отношении уже оказавшегося за решеткой человека и почему уже только немногие удивляются, когда человека заставляют на камеру есть собственное ухо.
«Анатомия распада» бесплатно доступна всем желающим по ссылке в телеграм-канале КПП.
—
На вашего бывшего руководителя Игоря Каляпина составляли протокол за участие в нежелательной̆ организации. Вы находитесь на качественно другом этапе развития следующих за таким событий, нежели мы, но не могу не спросить: можно ли назвать признание нежелательными или обвинение в сотрудничестве с такими организациями тем, чего Комитет против пыток боялся больше всего?
Законодательство о нежелательных организациях, равно как и об иностранных агентах, меняется с момента своего появления. Законы и ответственность за их несоблюдение принимают совершенно причудливые формы, обновляются и преобразовываются, разрастаясь все больше и больше с каждым годом. Многое из того, что еще вчера было разрешено и использовалось всеми поголовно, — например, иностранное финансирование, Европейский суд по правам человека, — теперь запрещено, а попытки продолжать использовать эти вещи или обращаться в эти инстанции грозят большими тюремными сроками. Размер дубины, которой пугают, а порой и бьют наших граждан, меняется из года в год.
Кто-то не выдержал давления и уехал, кто-то не стал дожидаться плохого сценария и прекратил работу или тоже выехал из страны. Команда против пыток продолжает оставаться в России несмотря на многократно усилившееся давление и возросшую угрозу. Мы рядом со своими согражданами, которым нужна помощь.
Чего вы вообще боялись раньше и чего боитесь сейчас? Или такая категория к вам (уже) неприменима?
Как говорил Игорь Каляпин в интервью Юрию Дудю, «Правозащитная работа — она всегда была с этим [прим. авт. – риском оказаться в тюрьме] связана, даже в лучшие годы».
Те, кто идут в российские правозащитники, заранее понимают: во-первых, здесь горизонт планирования крайне небольшой. Во-вторых, ты всегда воспринимаешься государством не как союзник, а как оппонент или враг. В-третьих, ты всегда рискуешь наступить на такую мозоль, заговорить о такой проблеме, про которую никто не хочет слышать, и тебе либо заткнут рот, либо бросят в темницу.
Если ты идешь в правозащиту и представляешь мир единорогов, то у меня для тебя плохие новости. Лучше сразу займись чем-то другим. Если ты готов к тому, что придется бороться, защищать право, отстаивать высокие ценности, — и это будет далеко не всегда получаться, — то тогда добро пожаловать на борт.
Тот, кто понимает все риски, взвешивает каждый свой шаг и осознает, к чему то или иное действие может привести, понимает, как эта система работает, никогда не будет бояться. Мы знаем, что идем по минному полю. Мы умеем ходить по нему, но страховку или гарантию, что завтра ты не оступишься и не взлетишь на воздух, вам никто никогда не даст. Смирись и делай то, что должен.
Что сотрудники — и вы сами — чувствуют сейчас после того, как вы преодолели уже несколько критических точек и перезапустились как Команда против пыток?
Мы можем работать дальше, и мы работаем. Мы нужны, граждане к нам обращаются несмотря на то, что государственные каналы и пропаганда клеймят правозащитников, обвиняя их чуть ли не во всех смертных грехах.
Испытания закаляют. Мы видим проблемы, которые продолжают оставаться нерешенными, мы продолжаем обращать на них внимание общественности, мы продолжаем защищать права граждан на жизнь и свободу от пыток, эффективные средства государственной защиты.
Сейчас к вам наверняка поступает не меньше, а то и больше просьб о помощи, чем раньше. Есть ли у вас система, помогающая определить, в чей кейс при прочих равных и общей высокой загрузке следует включиться быстрее? Как вы к ней пришли?
Ситуация в разных регионах разная. Где-то люди жалуются чаще, где-то меньше. Это меняется из года в год. Когда в Москве еще можно было выходить на публичные акции, то жалоб на применение насилия к протестующим было намного больше. Сейчас, когда у нас на улицу нельзя выйти, поток таких жалоб сократился до минимума.
Мы регистрируем все жалобы и сообщения о возможных фактах применениях пыток и бесчеловечного обращения. В своей работе мы пользуемся методикой, которую нижегородские правозащитники разработали много лет назад.
Можете ли вы сказать, что сейчас наступил какой-то качественно иной исторический период, по крайней мере, в разрезе вашей деятельности? Каковы особенности дел, которые его отличают?
Только что вышла наша новая книга «Анатомия распада». Это книга про то, как человек и его права потеряли ценность в глазах российских властей. Как в постсоветской России деградировала правовая система? Кто сыграл в ее распаде главные роли? О том, как мы дошли до жизни такой, о настоящей России 2024 года.
В одной из глав мы как раз рассказываем о том, что за последние годы стало заметно изменение в сторону гуманизации пыток, если это можно так называть. Мы зафиксировали не снижение количества жалоб на пытки, а уменьшение количества жестоких пыток. Все чаще к нам поступают жалобы не на классические случаи применения «слоника», «электрического вспоминателя», «ласточки» и прочих, а на обычные избиения.
При этом не изменился подход следствия к расследованию таких дел. Уголовное дело с большей долей вероятности будет возбуждено только если есть тяжкий вред здоровью, пострадавший скончался в результате применения пыток, есть широкий общественный резонанс или есть видеозаписи применения пыток. В остальных случаях шансы на то, что виновные будут привлечены к ответственности, весьма туманны.
В то же время новинкой в нашей реальности недавно стала публичная демонстрация пыток. В деле о теракте в «Крокусе» одному из подозреваемых в теракте отрезали ухо и заставили его есть, что было показано и прокомментировано во многих интернет-пабликах. Это видео получило широкий резонанс: многие поддержали действия силовиков, а правоохранительные органы, которые должны были провести проверку по факту применения пыток к задержанным, до сих пор не сообщили, была ли такая проверка проведена, не говоря уже о том, что кто-то за такие действия должен был понести наказание.
Подобные действия могут быть направлены на выработку толерантности к пыткам у населения. На это же могут быть направлены публичные извинения за правонарушения и преступления, аморальные поступки, которыми пестрит сейчас весь интернет.
Это веяние нового времени. Три-четыре года назад подобное вызвало бы скандал.
Можете ли вы поделиться с нашим изданием какой-то свежей статистикой, которую считаете важным распространить как можно шире?
Я приведу несколько интересных цифр; о некоторых мы рассказываем подробнее на страницах «Анатомии распада», о некоторых уже говорили в исследовании «Арифметика пыток».
Штатная численность сотрудников правоохранительных органов в России — 1 740 000 человек.
В России шанс получить оправдательный приговор равен 0,15%. Если вы сотрудник полиции, то ваши шансы на благоприятный исход значительно возрастают и увеличиваются почти в 20 раз.
Наши граждане подают заявления о преступлении примерно в 50% случаев.
Если человек подает заявление о пытках в Следственный комитет, то в 79% случаев пострадавшим отказывают в возбуждении уголовного дела.
Если упорно обжаловать отказные, то в среднем следователь вынесет 6 отказных прежде, чем возбудит дело. Но в 55% случае дело о пытках все-таки не возбудят.
Хуже всего обстоит с этим ситуация в столице. В Москве процент жалоб на пытки, по которым не возбудят уголовное дело, равен 81%. Это даже выше, чем на Северном Кавказе, — 72%.
41% стражей порядка, осужденных за пытки, получили условное наказание. Те, кто был приговорен к реальному сроку, получил в среднем 3,5 года лишения свободы — и это при условии, что «вилка» по ч. 3 ст. 286 УК РФ (превышение должностных полномочий) составляет от 3 до 10 лет лишения свободы. То есть суды весьма благосклонны и мягки к тем, кто пытает.
Компенсации за пытки в России всегда были низкими. В среднем компенсация равняется 150 000 рублей. Но в последнее время, уже после прекращения работы с ЕСПЧ, в некоторых случаях компенсации стали весьма большими. Например, 4 июня Оренбургский областной суд назначил жительнице Оренбурга Ларисе Пикаловой два миллиона рублей компенсации за пытки в отделе милиции в 2010 году. Сотрудники задержали женщину и ее знакомых по подозрению в серии краж и избили, чтобы они признались в преступлении.
Недавно вы публиковали результаты опроса Левада-центра, согласно которому почти половина россиян сейчас считает пытки допустимыми. Статистику сопровождает ваш комментарий о том, что рост этого показателя может быть связан с шоком от произошедшего в «Крокус Сити Холле». Мы, безусловно, говорим о беспрецедентной трагедии, но как, по-вашему, она будет восприниматься через время? И можно ли ожидать, что власти будут использовать подобные случаи для продвижения более авторитарной риторики и оправдания пыток? Ведь обвиняемых по делу «Крокуса» привозили на суды в очень плохом состоянии, — Мухаммадсобира Файзова не один раз доставляли прямо в инвалидной коляске, — но этому как будто бы никто уже даже не удивился.
Риторика властей о том, каким образом необходимо обращаться с террористами, не меняется на протяжении более чем двадцати лет. Только раньше террористы не оставались в живых. То, что сделали с задержанными, было снято на видео и опубликовано. Раньше такое публиковать боялись. Теперь не боятся.
Пытали и раньше, избивали и раньше: приносили на суд под руки, привозили на каталках, на носилках. Но сейчас про такое отношение знают все, а не только правозащитники и журналисты. Теперь не осталось в России людей, которые бы сомневались в том, что у нас есть пытки. Многолетние споры прекратились за один день.
Когда видео с задержанием было опубликовано, весы уже качнулись в сторону оправдания пыток. И именно ненависть, злоба и беспомощность вызывает в нас такие чувства, когда люди готовы соглашаться с жестокостью.
Даже очень громкие дела могут идти не очень ровно: например, сначала мы слышим о подсудимых, более-менее можем влиять на условия, в которых они содержатся, а поток информации о них становится все меньше или вскрываются неожиданные жуткие подробности о пытках. Есть ли какой-то знак, что заключенного или подсудимого могут вскоре начать особенно сильно продавливать, даже пытать? Могут ли что-то сделать обычные люди (например, переписывающиеся с узником), чтобы предотвратить наступление этого этапа?
Категории дел и личности участников сильно влияют на то, что будет происходить в ходе судебного разбирательства и при отбывании наказания. Дела, к которым сильно приковано внимание, чаще имеют больший шанс закончиться с наиболее благополучным исходом, меньшим риском применения пыток, жестокого обращения. Исключением являются политические дела, связанные с СВО, экстремизмом.
В каждом деле большую роль играет человеческий фактор и злоупотребление на местах. Какой-нибудь гипотетический опер из колонии в Оренбургской области может избить осужденного по личным мотивам — или потому что привык так себя вести с людьми. И тут никакие указания от начальства или запреты не подействуют.
В переписке с политическими заключенными цензура в колонии должна пропускать письма с жалобами на пытки, но сделают ли они это — большой вопрос.
Пострадать от пыток и жестокого обращения может каждый. Я бы советовал поддерживать рублем правозащитные организации, которые направляют адвокатов к политическим узникам. Ведь чем чаще приходит адвокат, тем больше шансов, что осужденного не тронут, будут соблюдать его права и обеспечивать лечением.
В программе «Комитета против пыток» есть занятия и вебинары, посвященные психологической помощи; написано, что такая поддержка предоставляется бесплатно для всех желающих. Выросло ли число обращающихся за последнее время? Считаете ли вы, что правозащитник и не принадлежащий к этому сектору человек могут обмениваться какими-то стратегиями по проживанию и реакции такого стресса, или профессиональное мышление ваших юристов основывается на качественно ином подходе?
Команда против пыток не оказывает психологическую помощь, мы лишь рассказываем, как и где ее можно получить. Например, за бесплатной помощью можно идти в тот же Комитет.
Психологическую помощь и вебинары проводят не юристы, а психологи и психотерапевты. Я не психолог и могу лишь в общих чертах ответить на этот вопрос. Посттравматическое стрессовое расстройство появляется в том числе вследствие переживания сильного стресса или травмы. Была ли это пытка или избиение на улице группой подростков, изнасилование или потеря близкого человека, — следствием будет реакция организма на стресс. Психологи могут помочь любому человеку, которые пережил травму, независимо от того, в какой форме это было.
К сожалению, государство бесплатной помощи пострадавшим от пыток не оказывает, поэтому этим и занимаются правозащитники и благотворительные организации.
Как сейчас лучше всего поддержать вас самих?
Подписывайтесь на наши социальные сети [телеграм, Х (твиттер), YouTube — прим. ред.], распространяйте публикации, делайте репосты, рассказывайте родным и знакомым о проблеме пыток в России и о том, что пострадавшие могут получить помощь у правозащитников. Поддерживайте правозащитные организации и благотворительные фонды. Приходите на вебинары, пишите письма и присылайте открытки на праздники.
