Преследование петербургской активистки Даши Козыревой началось в 2022 году, когда ей было 17. Тогда она оставила на инсталляции о «помощи Петербурга Мариуполю» надпись — «Убийцы, вы разбомбили его. Иуды».
В начале 2024 года Дашу отчислили из СПбГУ за посты во «ВКонтакте», в которых она критиковала статьи о «дискредитации армии» и военных «фейках». В феврале того же года девушку отправили в СИЗО — она стала фигуранткой уголовного дела о «повторной дискредитации ВС РФ» из-за плаката с отрывком стихотворения Тараса Шевченко «Завещание», наклеенного на памятник украинскому поэту.
Даша провела под стражей почти год. В декабре 2024 года ее дело вернули в прокуратуру, после чего активистку отпустили под запрет определенных действий. 18 апреля девушку приговорили к 2 годам и 8 месяцам колонии общего режима. Сразу после приговора Козыреву взяли под стражу в зале суда и снова поместили в СИЗО.
5 июня Петроградский суд Петербурга оштрафовал Дашу на 40 тысяч рублей по новому административному делу. На этот раз следствие усмотрело «дискредитацию» ВС РФ в последнем слове, с которым она выступила перед вынесением приговора по предыдущему делу. В этом выступлении она цитировала Тараса Шевченко, говорила о Московии, печенегах и войне в Украине.
SOTAvision написала Даше Козыревой в СИЗО, чтобы узнать не только о ее активистской деятельности, но и о мыслях, мечтах, знакомствах и быте в петербургском СИЗО-5 «Арсеналка».
«Я как пороховая бочка»: о себе и жизни до заключения
Даша Козырева не любит говорить о себе — с описаниями своей личности у нее, по ее словам, не складывается. Как-то на психологической экспертизе ее спросили про черты характера. «После непродолжительного ступора я выдавила: э-э-э… добрая… э-э-э… веселая… э-э-э… общительная… В общем, спортсменка, комсомолка и красавица, ни дать ни взять!» — вспоминает девушка.
Свою эмоциональную систему Даша называет «пороховой бочкой». Настроение может резко смениться от радости к гневу или тоске: «Настоящая пороховая бочка. Малейшего повода достаточно, чтобы сдвинуть мой настрой от радости и веселья до грусти и тоски или же заставить взорваться гневом. Вообще если что-то засядет в моей голове — то это надолго. А если это что-то — как война…».
Первые два года войны стали для нее временем ужаса и бессилия. «Ощущение подлой несправедливости заполнило мою картину мира. Меня нельзя было отделить от отчаянного желания хоть что-то сделать… и от глухой боли, что я, как мне тогда казалось, сижу и молчу», —пишет Даша. Ситуацию усугубляло постоянное чтение новостей: «Я, как типичный представитель моего поколения, не мыслила себя без телефона — а это не добавляет здоровья психике».
Девушка вспоминает как однажды расплакалась, когда ей попалось украинское исполнение гимна народовольцев. «Если взглянуть на текст даже русского оригинала, будет понятно, почему я просто разрыдалась. Слушать это я, кажется, так и не смогла», — рассказала Даша.
О своих чувствах после заведения уголовного дела она решила не рассказывать. Тюрьма стала для нее «мощнейшим институтом социализации» и как именно он повлиял на нее, Даша пока не знает.
Раньше одним из любимых способов «отвести душу» для нее было сесть в случайный автобус, трамвай или маршрутку и уехать в незнакомую сторону, слушая в наушниках музыку. Так она и полюбила Петербург: «Я осознала его как некий целостный организм, разбитый на такие непохожие друг на друга компартменты». Теперь она всегда старается сесть у окна, даже в автозаке, «чтобы было видно единственное окно на двери».
«Музыка вызывала в голове разные картины, а то, что за окном, как будто становилось их частью. Не могу сказать, что я поклонница дико оптимистических песен: «а для меня — кусок свинца», «твоего сына расстреляли», «и зарыл в одну могилу 240 человек», «як вороги клятi нас на кiл саджали» — ой, Et Cetera», — рассказывает Даша.
Еще она вспоминает, как раньше любила проводить много времени в ванне: «Я там и сидела в телефоне, и читала, и ела порой, и спала иногда — редко. Кран приходилось временно выключать — и так за воду набегало! Один минус — курить я там не могла. А так — не жизнь, а сказка!».
«Это больше не мой мир. Меня там нет»: как ощущалась свобода после СИЗО
После почти года в СИЗО Даша Козырева вышла на свободу, но этот момент оказался далек от воодушевляющей картинки, которую часто рисуют в голове те, кто ждет освобождения. «Я хочу предостеречь всех, у кого будут подобные чаяния: выход на волю ни разу не похож, как я ожидала, на исход в рай», — пишет она.
По ее словам, горести и травмирующий опыт остались с ней: «На восстановление уйдет не неделя и не месяц, к сожалению. Первые дни я и вовсе как будто ничего не чувствовала, за исключением редких проблесков».
То, что раньше приносило радость, теперь лишь «тупое равнодушие и бесцельную попытку вспомнить былую радость». Сперва ее трогали даже простые вещи: «Я ведь уже говорила, что я стараюсь усмотреть в окно даже в автозаке! Первые месяцы это приносило восторг: вау, вольные машины! Вольные люди!». Но вскоре пришло другое чувство: «Да, этот мир полон красот, но они не для меня. Это больше не мой мир. Меня там нет».
Однажды она попыталась вернуться в ритм обычной жизни — пошла на лекцию, но уже по дороге домой расплакалась. «Вышла я оттуда, и пробило: “я чужая в этом мире” (ага, на этом “празднике жизни”), “я выключена отовсюду”. Я умудрилась проплакать всю дорогу от метро до дома — пока не разревелась окончательно на груди у мамы», — вспоминает Даша.
Вечером того же дня, оказавшись дома, она впервые за долгое время почувствовала тепло. «Когда я вечером 7 февраля бухнулась на свою кровать, я поняла, что она невероятно мягкая. В ней уютно, тепло и хорошо. А рядом стол у подоконника — там можно сидеть и курить в окошко. Примерно это и превратилось, наверное, в территорию моего мира. Впервые в жизни», — пишет Даша.
В этом замкнутом, крохотном мире ей особенно нужна была мама: «Очень нужна. Я часто ее просила: “Посиди со мной, пока я курю, пожалуйста!”».
Постепенно она начала восстанавливаться. «Антидепрессанты — великая вещь!» — с иронией замечает она, но главное — это забота близких.
«Я бы не справилась без родителей: без маминых объятий, без папиных разговоров. Они стали для меня стеной и опорой. Мамочка, папочка, спасибо вам. Вы мои самые лучшие родители. Я вас очень сильно люблю».
Последние часы на свободе: о перерыве перед приговором, «последней вольной трапезе» и маминой поддержке
Несколько часов между прениями сторон и оглашением приговора Даша Козырева помнит особенно отчетливо. «Я благодарна судье уже за то, что он между прениями и последним словом разрешил мне перерыв. Не знаю, что было бы со мной, если б я тогда не покурила! Мне еще на улице совет дали: говорить громче, чтобы было лучше слышно. Думаю – ладно! Перекур сделал свое дело, тревога немного отошла» — вспоминает она.
В зал суда она поднялась уже полная решимости: «Пора глаголом жечь сердца людей!». Ей понравился совет «говорить громче». «Я переслушивала аудиопротокол того заседания. Добрый совет, кажись, не прошел даром – я почти кричала! И я чувствовала, я вложилась на все сто!», — говорит Даша.
Когда вышла из здания суда, настроение все еще оставалось приподнятым. Несмотря на то, что прокурор запросил для нее шесть лет колонии, Даша улыбалась и позировала журналистам. Особенно ей нравятся теперь ее фотографии с сигаретой: «Недавно мама переделала мне 5 фотографий с того суда. Меня умиляет тот факт, что с сигаретой я была на 3-х из них».
После заседания Козырева пошла в «Теремок» вместе с мамой и волонтеркой, которая помогает политзаключенной Ане Архиповой. «Было уже понятно, что это была моя последняя вольная трапеза», — признается она. — «Помню, очень быстро выпила кофе, очень долго пыталась запихнуть в себя блины. Очень странное чувство возникло при взгляде в окно, при взгляде на волю. И, вроде бы, я еще тут — но это уже называется “воля”».
Накануне она с мамой договорилась: если приговора не будет, дома устроят большую уборку. А с волонтеркой — что выпьют пива. «Хотелось и того, и другого. Хотя хотеть убираться, вообще-то, несвойственно для меня», — отмечает Даша.
Возвращение к зданию суда оказалось тяжелее. Общаться с людьми у входа уже не хотелось. Но был и один теплый эпизод: «Журналистки заметили, что у меня с губ отлетела моя бордовая помада, а с собой я, к сожалению, ее не взяла. Одна из журналисток дала мне свою (правда, не бордовую), и я начала краситься. Но журналистка мне сказала, что я неправильно крашу губы и начала красить мне их сама!».
Перед заседанием Козыревой удалось побыть с мамой — их впустили вдвоем. «Мне надо было, не контактируя больше ни с кем, просто побыть с ней рядом. Мы обнимались, ждали судью. Мама успокаивала меня — а потом заплакала, и уже я успокаивала мамочку», — рассказывает Даша.
Десятки минут в ожидании приговора тянулись особенно долго. А потом все началось.
«Не знаю, улыбалась ли я до того, как услышала цифру; во всяком случае, мне надо было держать лицо. Но после этого я заулыбалась по-настоящему, очень искренне», — рассказывает она о чувствах в момент оглашения приговора.
Пока судья зачитывал решение, Даша держала маму за палец — как когда-то в детстве. «Услышав “два”, я сжала маме пальчик: “мама… вроде… не так плохо…”. Снова услышав “два”, я еще сильнее сжала пальчик», — вспоминает она. А когда прозвучало окончательное «два года и восемь месяцев», она просто улыбнулась — и постаралась передать эту улыбку маме.
«Из минусов — пива, стало быть, выпить не удалось… Впрочем, еще успеется!» — пишет Даша.
«Будто я вернулась домой»: первые дни в СИЗО
После оглашения приговора Дашу не сразу этапировали обратно в СИЗО — до понедельника она провела несколько дней в ИВС Петроградского района. «Зайдя в камеру и расстелившись, я рухнула без сил», — вспоминает она. За плечами — бессонная ночь, два литра энергетика и целый день на адреналине. В камере она нашла книжку, «какую-то бесталанную советчину про большевика»: «Окончательно обессилев, я провалилась в сон. Поскольку книжка оказалась последним впечатлением за этот долгий день, то снилось мне что-то дебильное».
Все выходные Даша в основном спала. А в понедельник встретила первую приятную знакомую — медсестру «Звездочку». «Одна многоходка назвала ее “Звездочка”, с тех пор только так я зову ее у себя в голове! Когда мне закрывали дело, и я думала, что в последний раз нахожусь в Петроградском ИВС, “Звездочка” дала мне на прощание грейпфрутовый сок. А я не пью его! Но, поскольку это был подарок Звездочки, я выпила его через силу, я справилась с ним! Я очень, очень рада, что мы увиделись снова», — пишет Даша.
Даша волновалась, что ее определят в другую камеру — не к политическим. Но страхи оказались напрасными. «Когда меня подняли со сборки, я увидела коридор, забитый баулами: моих бывших-будущих сокамерниц, переводили в камеру побольше, чтобы я к ним влезла», — рассказывает она.
Тот вечер Даша называет счастливым. «Мы очень долго обнимались с Анечкой… с Галиной… Аня говорила, растроганно улыбаясь: “Я очень рада тебя видеть, но очень нерада”». А когда наступила ночь, Даша легла спать с неожиданным чувством: «Будто я дома».
Первые дни в СИЗО-5 после возвращения были полны странного уюта. «Я стояла на сборке с другими новенькими — невероятно важной птицей себя чувствовала, рассказывая им про СИЗО!» — говорит она. Даже телеканал Муз-ТВ показался ей родным. «Теперь понимаешь, что чувствуют многоходы?» — заметила одна из сокамерниц.
«Помню, второй день в СИЗО. Подходит сотрудник, открывается дверь. Я ему такая радостно: “Здравствуйте!”, и дверь закрывается…» — рассказывает Даша.
«Наше священное место в камере — “Твиттерная”»
Близкой подругой по камере для Даши стала другая политзаключенная Аня Архипова — одна из фигурантов по делу «Весны», находится под стражей уже два года.
«Я всегда пишу, что она солнышко — потому что она солнышко! Но, кроме того, она еще и вредина — но добрая, милая, солнечная врединка!», — делится Даша.
Главное место их общения — импровизированная курилка в тюремном туалете, которую они в шутку называют «Твиттерной». «В “Твиттерной” обсуждаются последние новости, происходят горячие дискуссии, рождаются сплетни (да, особенно мы любим сплетни!). Как-то раз за одну покурку мы придумали идеальный меморандум для мирных переговоров, полностью разрешив российско-украинский кризис (с устранением первопричин!). А еще мы там шутим очень тупые шутки. И ржем!», — рассказывает Даша.
С особой теплотой она говорит о пожилой сокамернице: «Я в камере люблю Галину — невероятно добрую женщину, просто божий одуванчик. Нам всем, конечно, не место в тюрьме, но ей — совсем, совсем не место». С Галиной они часто обнимаются, хотя и ссорятся — но исключительно по-доброму.
Спасением от однообразия тюремных дней становятся шутки, мемы и любое безумие, превращающее день в нечто живое: «Сегодня мы полдня ржали над русско-английским словарём с произношением. Знаете, что такое “Е:КУЭЙК”? — землетрясение!».
Также Даша пишет стихи. Редко — но метко. В письме она прислала одно из них:
В слепом углу пустого зала,
Мы пьем, и льем, и пьем до дна.
Война три года нас терзала,
Как невиновная вина!
— Давай за нас: не гнули спину!..
От стука звон, как звуки лир…
Наш первый тост — за Украину,
Последний тост — всегда за мир.
«Когда я выйду из тюрьмы, — добавляет она, — мир будет самым первым, за что я выпью. Надеюсь, мир, который в этом году мы уже увидим».
После года за решеткой Даша не очень верит в удачу на апелляции. «Апелляции “стреляют” редко — гораздо реже, чем хотелось бы», — говорит она.
Главной надеждой остается смягчение дополнительного наказания. «Мне же, получается, нельзя будет даже под фотографией милого котика написать, что он лапочка! Вот здесь прямо хочется надеяться, что на что-нибудь да изменят. Например, на запрет администрировать сайты — это частая практика», — пишет Даша.
Новое административное дело о «дискредитации армии», как она пишет, «испортило ей всю малину». Девушка негодует, что для апелляционного заседания снова придется речь, в том числе последнее слово: «А в отличие от моего настоящего последнего слова, к этому, апелляционному, я отношусь максимально несерьезно. Меня ведь даже в зале суда, скорее всего, не будет! Апелляшки почти всегда проходят по ВКС. И на этот раз, если столь малозначимая для меня судебная речь повлечет…неприятные последствия, мне будет…обидно».
Тем не менее, выступление у нее все равно будет — и в нем, по замыслу, должна прозвучать шутка: «Мне она в голову пришла спустя две недели после приговора. Я так пожалела, что не придумала это раньше! Итак, я обязана, просто обязана сказать про Тараса Шевченко: «Кто его посадит, он же памятник!».
А еще они с Аней Архиповой решили, что на это заседание Дарья наденет тапки-рыбы: «Но – подчеркиваю – ее тапки-рыбы».
«Отказаться от этого — значит отказаться от себя»
На вопрос, пожалела ли Даша о своем выборе — и выбрала бы другую жизнь: с учебой в СПБГУ, карьерой и «нормальностью», — она отвечает: «Что именно значит “вернуть все назад”? Вернуть Россию в состояние 2013-го года, попасть в ту чудесную реальность, где нет и не было этой проклятой войны? Конечно, да…да, да, да и еще раз да…как однажды сказал сотрудник: “категорически да”».
Но если поставить вопрос иначе — вернуться в 24 февраля 2022 года и «замолчать навсегда», лишь бы остаться на свободе, — то здесь у нее не меньше решимости: «Ни в коем случае». Даша считает своей главной чертой — и достоинством — неспособность покорно молчать: «Это неотъемлемая часть моей личности. Отказаться от этого — значит отказаться от себя. А жизнь у нас одна, и я в этой жизни — я, и только я».
Она рассуждает и о судьбе: ведь был десяток поводов в тот день не оказаться у памятника. «Ведь столько могло быть “но”: я могла послушаться полицейских и отойти от памятника, не акцентировать на дате, не выпендриваться в отделе. Да просто банально проспать, благо всю ночь накануне в Мазапарке тусовалась. Но здесь, мне кажется, работает простая мудрость: “что ни делается, все к лучшему”», — пишет девушка.
Даша уверена, что «не заткнулась бы» и однажды могла бы наговорить себе на обвинение «нечто похуже»: «Может, судьба меня так сберегла…К тому же, мне удалось сесть за своего любимого поэта — а это, безусловно, красиво».
Когда Дашу спрашивают, что она сделает в первый день свободы, она осторожна в прогнозах: «Помня свой прошлый выход, не буду загадывать».
Сейчас, по ее словам, ей хорошо в моменте: «Я шучу шутки, пью антидепрессанты. Но откуда мне знать, куда поедет моя чересчур уж нестабильная крыша даже через полгода в лагере?..».
Тем не менее, кое-что она знает точно: «Я крепко-крепко обниму маму, брошусь на шею к папе… Вернувшись домой, как следует искупаюсь — а потом бухнусь в такую теплую постельку…».
И, конечно, поднимет бокал: «И выпью за мир — наступивший уже или желаемый. Без этого — никуда!..».
