Пытки в современной России — это не исключение, а устоявшийся порядок. Они системны, поддерживаются институциями и скрываются за административным языком. Исследование «Язык пыток», подготовленное Командой против пыток, показывает, как публичная речь — от правозащитных докладов до слов чиновников — смягчает, искажает или вовсе замалчивает насилие. Это не просто лингвистический сдвиг, а способ сделать проблему менее видимой и менее опасной для самой системы.
SOTAvision публикует главу из этого исследования — о том, как тема пыток звучит в публичной речи власти и почему в этой речи все устроено так, чтобы ничего не менялось. Полное исследование можно прочесть по ссылке.
Политический дискурс, в который просачиваются самые разные правовые проблемы, очень разнообразен. И это разнообразие обеспечивают не только обсуждаемые темы, но и акторы, вступающие в разговор, — это могут быть политики высшего уровня, чиновники исполнительной власти и даже представители той политической плоскости, что частично пересекается со сферами гражданского активизма и правозащиты. Вместе с тем, если какая-то тема обсуждается в публично-политическом поле, то это, как правило, становится предвестником изменений, в первую очередь — правовых.
Однако с темой пыток многолетние разговоры о проблеме вовсе не означают ее скорого решения. О беззащитности людей перед государственным насилием и произволом состороны силовиков в России говорят давно, много и открыто — это делают международные органы, правозащитники, представители гражданского сектора, — однако на уровне власти о ней вспоминают лишь после того, как происходит нечто вопиющее, о чём становится известно общественности. Так происходило после резонанса вокруг смерти в СИЗО Сергея Магнитского, после кейса Дениса Евсюкова — милиционера, расстрелявшего нескольких человек в столице, — после опубличивания серии доказательств пыток в пенитенциарной системе с 2018 по 2021 годы и других громких случаев. Резонанс вынуждает политиков говорить.
В периоды «медийного штиля» о пытках же не говорят и уж тем более не работают с ними как с системной проблемой. Более того, последние годы, работая с теми, кто обращается к правозащитникам за помощью, мы видим, как уменьшается интерес чиновников и политиков к теме насилия — добиться от них реакции становится все сложнее.
Для поиска примеров можно посмотреть, как работают региональные уполномоченные по правам человека и какие темы они считают достойными освещения. Мы собрали все доступные в Интернете ежегодные доклады об их работе и подсчитали, что с начала десятых годов упоминания проблемы пыток в них неуклонно сокращается, опустившись к 2024–2025 годам на уровень единичных фраз. «Всплеск» интереса омбудсменов, видный на графиках в 2018 и 2021 годах и выбивающийся из тренда на игнорирование проблемы, спровоцирован не активной правозащитной работой, а всее тем же резонансом, — и обеспечен тремя регионами.
После 2011 года региональные омбудсмены стали все реже использовать слово «пытка» и его производные.
Число упоминания слова и его производных в ежегодных докладах региональных уполномоченных по правам человека
Так в 2018 году питерский Омбудсмен в своеем отчете указал на сообщения о пытках фигурантов нашумевшего дела «Сети»1 и неоднократно цитировал международные документы, затрагивающие вопросы важности запрета пыток. А в 2021-м Уполномоченный по правам человека в Иркутской области даже отвёл в ежегодном докладе целый параграф проблеме пыток в пенитенциарной системе — и снова виной всему огласка. Также выделился в 2021 году Краснодарский край: там омбудсмен в своем докладе несколько раз использовал слово «пытка» — часть упоминаний связана с жалобами на них, а также цитированием аналитики МРОО «Комитет против пыток» и выступления Евы Меркачевой на заседании Совета по права человека при Президенте РФ, где поднималась проблема силового произвола. Это ещее раз подтверждает тезис о том, что без резонанса и давления извне проблема пыток на уровне слов — и, соответственно, действий — игнорируется. В остальных регионах и в другие годы пыток в России, если верить главным правозащитникам страны, похоже, нет.
Заседание Государственной думы, 15 февраля 2002 года
— Стоит ли фокусировать отдельно внимание в нашем законодательстве на таких явлениях, когда пытки применяются […] при проведении процедур дознания, при следственных действиях? Мы полагаем, что нет. Это фокусирование, безусловно, отвечает международным конвенциям. Кстати, все эти конвенции ратифицированы еще Советским Союзом, и Российская Федерация следует им и в соответствии с Конституцией руководствуется ими в своей деятельности. И дополнительное отражение вот этих позиций […] на самом деле является просто чисто таким фасадным элементом, а не сущностным. Более того, попытка внести подобные изменения […] в уголовное законодательство приведет к тому, что нарушится стройность Уголовного кодекса. [Вы] знаете, как редко мы принимаем законы, которыми вносились бы изменения в действующий Уголовный кодекс, и в то же время какое огромное количество законопроектов мы рассматриваем и отклоняем. […]
[Я] просто хотел бы (может быть, не совсем в связи с текстом законопроекта) напомнить, что все эти пытки, все эти «слоники», все эти «ласточки», — они очень хорошо практиковались еще во времена сталинского ГУЛАГа.
— Что делать, уважаемые коллеги? Ну не любит Правительство нашего народа! […] Любит вот стройность неких бюрократических умозаключений, а народа, к сожалению, не любит. Вот есть нормы, лакун нет, а пытки есть. Никто не может сказать, что их нет, они есть. И тем не менее не нужно ничего делать. Все хорошо, пускай дальше продолжают неумехи-следователи истязать наше общество и сажать наш народ, а мы будем «стройно» продолжать свою чиновничью работу.
Я хотел бы еще напомнить о том, что […] в мае парламентской делегации Государственной Думы надо будет […] встречаться там с международным комитетом по предотвращению пыток, где нас в пятый раз (уже в пятый раз!), пятый год спрашивают: ну так вы что-нибудь сделали в этом направлении? Я очень надеюсь на то, что нам будет что сказать в этот раз. […]
В декабре 2003 году «пытка» все же появилась в Уголовном кодексе — но лишь как примечание в статье об истязаниях, в главе, не имеющей отношения к преступлениям, совершаемым представителями государства. В тот год в стенограммах заседаний Госдумы и Совета Федерации нет ни одного упоминания того, что «пыточный» вопрос обсуждался, ее внесение в текст УК прошло практически незаметно. При этом новой поправке не сопутствовало внимание общественности, как обычно бывает с принятием чувствительных инициатив. Примечание внесли вместе с целым рядом дополнений, существенно изменивших Уголовный кодекс, за сохранность которого депутаты так беспокоились двумя годами раньше.
Вернутся к вопросу о пытках законотворцы только 18 лет спустя — когда после череды медийных скандалов игнорировать отсутствие наказания за пытки в России стало невозможно. Тогда депутаты наконец открыто признали проблему пыток, хоть и говорили, что одной криминализации для борьбы с порочной практикой будет недостаточно. Отдельные депутаты уже на стадии обсуждения законопроекта понимали, что ввести пытку в закон мало — требуется наполнить это слово содержанием и отличить его от других проявлений насилия. Другие их коллеги предсказывали, что без глубокого анализа причин явления борьба с пытками на уровне одного лишь закона плодов не принесет. Как покажет время, все они оказались правы. Вспоминать об этом после того, как пыточная тема сошла с первых полос, уже никто не стал. Хотя само по себе признание проблемы пыток с трибун законотворцев уже можно считать большим прорывом.
Заседание Государственной думы, 22 июня 2022 года
— […] Мы, конечно, поддержим этот законопроект, но […] проблему пыток он не решит в чистом виде, потому что здесь действительно требуются комплексные меры. Пытки в наших учреждениях пенитенциарной системы — это такой очень латентный процесс, скрытый, поэтому, безусловно, необходимо будет менять, выводить, например, систему здравоохранения из-под управления ФСИН. Это надо сделать, потому что тюрьмы, например в Саратове, или другие учреждения, которые скрывали факты насилия, которые скрывали факты физических, скажем так, повреждений, не должны работать в этой системе, так как она фактически давит на них, не позволяет это фиксировать. […]
— […] Не думаю, что кто-то из находящихся в зале не знал о давлении на сидящих в местах лишения свободы, в том числе с помощью пыток. Это известная абсолютно всем история. Если немножко раньше, 30-40 лет назад, пытки тоже были, конечно, но они в основном были направлены на то, чтобы выбить показания для раскрытия преступлений, для квазираскрытия преступлений, были направлены на статистику, то сейчас, что греха таить, мы знаем, что это часто используется для давления на бизнес, для того чтобы отнять акции, предприятия, недвижимость и так далее.
Конечно же, ставшие известными чудовищные факты применения пыток взорвали общественное мнение, и они не могут остаться нами незамеченными — нужно с этим бороться. И конечно, предложенный проект — это первый шаг, здесь уже об этом говорили. Надругательство над заключенными, унижение их человеческого достоинства, попрание основных прав человека не могут быть оправданы никакими намерениями сотрудников правоохранительных органов и никакими социально значимыми целями.
Заседание Государственной думы, 21 июня 2022 года
— [О]бъясните мне, пожалуйста, [в]от в чем разница между издевательством, мучением и пыткой?
— Пытки теперь будут прописаны исключительно в специальной статье применительно к специальному субъекту. В статьях 286 и 302 будет дано примечание, что мы понимаем под пыткой: как действие, так и бездействие, и это, кстати, уже учтено после обсуждения в первом чтении. Так вот, издевательства и мучения носят ситуативный характер, в понятии «пытки» заложен субъективный характер — в целях выбивания показаний. Вот эта разница как раз заложена при распределении наказаний, и она будет являться неким водоразделом при квалификации данных преступных деяний.
[…]
— [В] этой поправке идет речь о еще одном определении вот этих действий. То есть у нас есть слова «насилие» и «издевательства» […] и есть «пытки». И то же самое: не совсем понятно, чем отличаются насилие и издевательства от пытки. А до этого было, я напомню, «издевательства» и «мучения», 117-я статья. Вот три определения, самые разные, и как в правоприменительной практике можно будет отличить насилие и издевательства от пыток?
— Спасибо за вопрос. Но определяется только пытка, дается понятие «пытка». Все остальное носит, как я уже сказала, абсолютно ситуативный характер — как насилие, так и издевательства и мучения. А вот пытка — в целях выбивания показаний и носит системный характер, рассчитанный именно на это.
Заседание Государственной думы, 16 февраля 2022 года
— Мы говорим сегодня о системе. Сколько было привлечено людей, сотрудников ФСИН, по большому счету, сотрудников прокуратуры, там, я не знаю, других правоохранительных органов, вот по этим самым статьям за пытки? Такой статистики у нас нет. А раз статистики нет, мы можем сегодня принять хоть расстрел, как предлагал предыдущий выступавший, хоть ещё какие-то… Если это не работает, если людей просто не привлекают, то для кого тогда это угроза? Ни для кого это не угроза. Просто отчитались депутаты: есть проблема — депутаты приняли какой-то закон, который не будет работать и дальше. Без статистики, без анализа здесь дальше рассуждать совершенно бесполезно. Без анализа этой системы, без понимания, почему и какие условия способствуют этому, тоже делать это будет совершенно бесполезно, потому что здесь накладываются разные факторы, в том числе деформации профессиональные, которые у таких сотрудников случаются, в том числе вопросы профилактики вот этих, к сожалению, мерзких случаев.
В политическом поле практически нет событий и совсем нет их героев
Несмотря на долгий путь к законодательному признанию проблемы пыток в России, заблуждением будет считать, что политики не говорили о ней раньше. В разные годы комментировали государственный произвол и президент, и министры, и руководители различных силовых ведомств. Однако стиль их риторики принципиально отличается от того, как говорили о пытках законотворцы.
Эта разница обусловлена и ситуацией, в которой произносится высказывание, и его форматом. Другими словами, депутат, признающий проблему пыток, в ситуации дискуссии рассуждает, оппонирует, спорит, высказывает свое мнение — его речь максимально приближена к живой, хоть и степень свободы высказываний может зависеть от самых разных факторов. А вот президент или его пресс-секретарь, министр или высокопоставленный силовик, комментируя то или иное явление, ограничен коротким высказыванием, не подразумевающим диалога и потенциально способным разойтись на цитаты и украсить новостные заголовки. Такой актор не рассуждает, а декларирует позицию, институциональную, коллективную и часто заранее сформулированную.
И такие позиции, как правило, не комментируют отдельные кейсы или не упоминают имен фигурантов различных пыточных дел — проблема порицается как будто абстрактно и неперсонифицированно. В этом бюрократический язык схож с языком замалчивания и обезличивания, которым могут пользоваться как госорганы, так и простые люди, которые не могут, не хотят или не умеют говорить о насилии напрямую. В словах тех, кто оперирует таким языком, сложно разглядеть ситуации и лица, в них вовлеченные. Даже если в ответе на конкретный вопрос подразумеваются конкретные люди, чиновникам высокого уровня свойственно говорить о них отстраненно — «неприятная ситуация», «эти факты», — опуская имена собственные. Это тоже своего рода эвфемизм и избегание. Еще одна эффективная речевая стратегия, помогающая уходить от конкретики, — перевести внимание аудитории в другое русло: упомянуть, что бывает хуже, или же потребовать немедленной реакции от других.
«Трудно представить, что о неблагополучной ситуации в том же отделе “Дальний” 2 никто не знал. Наверняка знали, видели, но предпочитали закрывать глаза, а это, на мой взгляд, как раз и есть преступное бездействие. К сожалению, такие случаи у нас не единичны», — министр внутренних дел комментирует череду пыточных кейсов, фигурантами которых стали сотрудники МВД, 2012 год
«Факты, которые всплывают, это недопустимо, это преступление, и за это нужно наказывать. И хорошо, что мы узнаем об этом из СМИ. Говорить о том, что все нужно переломать, — тоже неправильно. Нужно повышать уровень гражданского контроля», — президент России отвечает на вопрос о пытках в колонии в Ярославской области, прямая линия 2018 года
«Это не система, это отдельные случаи, с которыми мы боремся, и я надеюсь, что их просто не будет, мы их изживем. […] По каждому такому факту проводится служебное разбирательство, виновные однозначно несут ответственность вплоть до уголовной, получают по заслугам», — директор ФСИН комментирует пытки во вверенном ему ведомстве, пенитенциарный форум 2019 года
«Нужно прежде всего опираться при оценке этой ситуации на данные следствия. 17 уголовных дел возбуждено. И они расследуются. Да, проблема есть, и надо спокойненько с этим работать и опираться на добросовестное полноценное расследование тех преступлений, а это явное преступление, безусловно, которые были совершены. […] Если вы посмотрите на то, что происходит в соответствующих учреждениях в других странах, вы увидите, что там проблем не меньше», — президент России отвечает на вопрос о пытках в пенитенциарной системе, в частности, в тюремной больнице под Саратовом, прямая линия 2021 года
Дальше от государства — очевидней проблема
При этом чем дальше публичный спикер находится от властной вертикали, тем выше вероятность, что силовое насилие будет оценено им так, как и должно: с адекватным уровнем порицания и конкретизации. О проблемах проще говорить тем, кто обладает достаточным весом, но не вписывается в привычное представление о чиновнике.
Так, Владимир Лукин, покидая в 2014 году пост Уполномоченного по правам человека, открыто признал проблему пыток в России, с которой должны были бороться его преемники: «Искренне желаю тому, кто следующие пять лет будет занимать этот пост, иметь возможность сказать: Россия перестала быть страной, где практикуются пытки, — сказал Лукин. — При всех проблемах, связанных с поздними советскими временами, временами позднего Никиты Сергеевича Хрущева и Леонида Ильича Брежнева, тогда значительно реже возникали ситуации с пытками. Там были свои проблемы, большие проблемы, но с пытками ситуации были исключительными».
Подобный стиль разговора о государственном насилии присущ, например, омбудсменам и членам СПЧ, — институтам, созданным как буфер между государством и обществом, — чиновникам исполнительной ветви власти: в их высказываниях меньше стремления размыть проблему и чаще слышатся конкретные имена. Это не делает их высказывания менее декларативными, но в них уже заведомо больше человечности, открытости и меньше канцелярского формализма.
Умолчание и замещение
Дискурс-анализ публичных высказываний показывает, что абсолютное большинство заявлений о пытках со стороны чиновников носят реактивный характер. Они не задают повестку — они вынужденно на нее откликаются. За период с 1991 по 2025 годы можно найти совершенно незначительное количество прямолинейных публичных высказываний о пытках и насилии — непростительно мало для темы такого масштаба. В сравнении, например, с количеством упоминаний коррупции, международных санкций или даже условного дорожного строительства, тема пыток присутствует в официальной риторике в десятки раз реже.
Когда же политические фигуры все-таки высказываются, они используют ограниченный набор речевых стратегий. Первая — отрицание или замещение: вместо слова «пытка» используется менее жесткое определение («нарушение прав», «неприемлемое поведение»). Вторая — обесценивание: речь идет не о системной проблеме, а об отдельных «нечестных сотрудниках», «недобросовестных исполнителях». Третья — бюрократическое дистанцирование: при наличии явных доказательств звучат формулы типа «мы ждем окончания следствия», «если подтвердится — примем меры». Во всех трех случаях язык работает не на описание реальности, а на ее смягчение, отодвигание, растворение.
Бросается в глаза и экспрессия высказываний. Даже в тех редких случаях, когда чиновники говорят о пытках прямо, эмоциональная насыщенность этих заявлений крайне низка. Отсутствует язык сострадания, сочувствия, возмущения. Нельзя найти ни одного публичного высказывания главы ФСИН, министра внутренних дел или Следственного комитета, в котором бы использовались слова сочувствия пострадавшим. Преобладают административно-обезличенные формулировки: «допущены нарушения», «установлены признаки преступления». Даже президентские заявления (в частности, в 2011 и 2023 годах) не выходят за рамки осторожного признания, что «за пытки нужно наказывать» — но без констатации того, что они происходят систематически.
Разные стратегии молчания о пытках в официальном дискурсе — это способ управлять границами допустимого, определять, что считается проблемой, а что — нет, с чем нужно бороться, а что не выходит за пределы единичного эксцесса. Повод для разговора возникает только тогда, когда молчание становится невозможным. Даже в такие моменты политическое поле говорит о насилии осторожно, без эмоций, без признания истинного масштаба проблемы и без готовности нести ответственность.
- Сообщество признано террористическим, внесено Росфинмониторингом в Перечень террористов и экстремистов, его деятельность запрещена на территории РФ. Дело «Сети», иначе называемое «пензенским», известно тем, что члены ячеек этой организации, по версии государственных органов, планировали теракты и насильственный захват власти — однако многие общественные активисты и правозащитники считают дело сфальсифицированным. Дело обрело широкую известность, в поддержку его фигурантов проводились митинги и общественные кампании.
↩︎ - Речь идет о казанском пыточном деле 2012 года, возбужденном в отношении нескольких сотрудников МВД. Расследование череды пыток началось со смерти заключенного, который после задержания и пребывания в полиции был госпитализирован с разрывом кишки.
↩︎
